Фанфики - Страница 20

Попаданцы и попадуньи! Самый экономически эффективный вид деятельности — получение чистосердечных признаний из растёкшейся «соли земли русской». «Выпаривание», так сказать.

«Не парься, будь счастлив» — отечественный вариант английского оптимистического: «don't worry, be happy». «Happy» — не получается.

Приглашаю спальника. Дедок седой уже.

– Дед, ты зачем запону девическую украл?

– Дык… эта… у меня в городе унучечка. Ей же ж в пору. А хозяйке-то… девичье-то уж не носить.

В усадьбе примерно человек сорок взрослых. И почти все — ворьё. Хотя они так не думают. Они просто взяли попользоваться, приспособить… ненужное, ничейное, неиспользуемое, малость испорченное, негожее…

Маленький люфт в понимании права собственности в 12 и 21 веках — в моём понимании — превращает почти всё население «Святой Руси» в воров. Как превратились в преступников всевозможные «несуны» — значительная часть советского народа, при переходе от «социализма» к «капитализму».

«Любимая, зеленая, знакомая, широкая,
Земля моя ты, Родина — привольное житье!
Эх, сколько мною езжено, эх, сколько мною пройдено,
Эх, сколько мною видано! И все теперь — мое!».

Вот это — «всё теперь — мое!» — у нас на Руси постоянно. И в «Святую Русь» лазить не надо.

Пришлось поднимать всех своих. Усадьба сама по себе перекрыта по периметру. Достаточно только пополнить местных сторожей своими людьми, и подозреваемые не разбегутся. Но для «задержанных» не хватает места — поруб маленький.

И непонятно — куда их потом девать? Вышибить со двора? — Так они пойдут жаловаться. Влезут власти, дело пойдёт в суд, звон-скандал по городу. Доказывать факт воровства по каждому эпизоду…

Я веду «сыск и расправу» — на чужом дворе. В чистом виде превышение полномочий. Это не мои люди, не моё имущество, согласия хозяйки на проводимые мероприятия у меня нет. В любой момент меня тут ка-а-ак… Прискачут племянники покойного, или церковники прибегут…

О! Один уже бежит. Наш попец рысит из часовни к поварне.

– Дык… эта… поснедать бы… а то оно… бурчит, вишь.

– Пост при молебне — дело необходимое и дюже пользительное. Есть тебе нельзя. Но можно… закусывать. Цени доброе отношение, голова пОповая.

Согласно моей расстановке ударения, «голова» меняет свой статус из социально-сословного на медицински-анатомический.

Съел-проглотил. Видно, в самом деле — кушать очень хочет.

Голодненький, невыспавшийся, испуганный о. Никодим жадно накатывает кружку нашей бражки, спешно зажёвывает рыбьими хвостами, стремительно косеет. И, преисполнившись благодарности за кормёжку и проявленное участие, начинает сплетничать.

– Слушай, Никодим, а как у вдовицы с покойным было? В смысле — в постели. Всё ж разница-то в возрасте… не слыхал?

Два болтуна. Аннушка исповедовалась в отклонениях от «святорусского» стандарта: муж любил кусать её груди. Никодим, шёпотом, наклонившись ко мне, дыша спиртом и жареной рыбой, расцвечивает её исповедь собственными домыслами, придыханиями, закатыванием глаз и повторением фразы:

– Ток ты смотри — никому!

Наконец, слегка покачиваясь, уходит к месту несения службы. Впрочем, поп службу не несёт, а ведёт. Или — проводит.

У меня снова — допросы, инвентаризация… и нарастающее предчувствие неприятностей. Вот счас они ка-а-а-ак придут порядок наводить… Княжьи, епископские, городские, родственники, соседи, власти… И — спёкся Ивашка-попадашка.

Я начал рейдерский захват. Остановиться не полпути — невозможно. Нужно довести зачистку до конца. «До блеска». Мои люди уже устали, они всё чаще ошибаются. Местные, за единичными исключениями — ворьё. Мои действия противозаконны, и это в любой момент даст соответствующую отдачу…

Ключевой персонаж в данной интриге — Аннушка. Может побить её? Так это… по «Вию»:

...

«… схватил лежавшее на дороге полено и начал им со всех сил колотить… Дикие вопли издала она; сначала были они сердиты и угрожающи, потом становились слабее, приятнее, чище, и потом уже тихо, едва звенели, как тонкие серебряные колокольчики, и заронялись ему в душу… „Ох, не могу больше!“ — произнесла она в изнеможении и упала на землю…
Перед ним лежала красавица, с растрепанною роскошною косою, с длинными, как стрелы, ресницами. Бесчувственно отбросила она на обе стороны белые нагие руки и стонала, возведя кверху очи, полные слез».

Мда… Я бы тоже посмотрел. На «белые нагие руки»… И, само собой — на такие же ноги… Полено, что ли, подходящее поискать? Или просто дрючком своим? Кстати, где он? Дело уже к вечеру…

Пока поп был трезв, он успел организовать уборку территории. Часовенка и склеп вычищены от мусора. Сам саркофаг оббили досками и затянули чёрной тканью.

Я принёс и бросил на пол здоровенный овчинный тулуп: дабы вдовица не валялась на замусоренной земле. Поставил Сухана у дверей часовенки — ну, типа, чтобы черти не лазили как вчера.

Натянул, наконец-то, свою привычную безрукавку с «конспективными карманами», прихватил торбочку с реквизитом.

Аннушка тоже подготовилась: в ушах появились золочёные серёжки, полураспущенную косу оплела вышитая ленточка, вчерашнее грубое рубище под горло — сменила рубаха чуть более свободного покроя и существенно более тонкого полотна.

Скромно поблагодарив меня за принесённую овчину, она грациозно уселась на неё и позволила служанкам снять с себя верхнюю одежду.

Естественно, что-то зацепилось, задралось… Кое-что из того, что ночью в темноте я мог только осязать, теперь удалось и понаблюдать. Как и последующий любопытствующий взгляд сквозь ресницы — а видел ли? Ну и как?