Фанфики - Страница 51

А с казначейшей… Где грань? В некоторых исламских странах, женщина вышедшая на улицу с отрытым лицом — преступница и развратница. Женщина в мини, почти всегда в русской истории — аналогично. Женщина с открытой грудью — то аристократка, то шлюха.

Я не сделал ничего непристойного с её одеждой даже по меркам «Святой Руси». А если у аборигенов от 5–6 номера текут слюнки и вышибает мозги… Я же не империалист какой-нибудь, что бы препятствовать слюноотделению русского народа.

Интересно, что случилось дальше у «Тамбовской казначейши»? Чтобы предвидеть «потом» — нужно знать «прежде».

«А этот носик! эти губки,
Два свежих розовых листка!
А перламутровые зубки,
А голос сладкий как мечта!».

Её, похоже, лет 20. Выиграл её в карты у мужа тридцатилетний штабс-ротмистр:

«Он всё отцовское именье
Еще корнетом прокутил;
С тех пор дарами провиденья,
Как птица божия, он жил…
Шутя однажды после спора
Всадил он другу пулю в лоб;
Шутя и сам он лег бы в гроб,
Порой, незлобен как дитя,
Был добр и честен, но шутя».

Внезапно оказаться содержанкой такого человека… — совсем иное дело, нежели кокетничать с ним через окно дома законного мужа, изображая домашние заботы в форме вязания чулка, но в парадном платье.

«Давно разрешено сомненье,
Что любопытен нежный пол.
Улан большое впечатленье
На казначейшу произвел».

Любопытство, вероятно, было вполне удовлетворено в первую же ночь. А вот дальше… Конечно, ротмистр мог мгновенно полностью перемениться, получить наследство, выйти в отставку, обвенчаться со своевременно овдовевшей казначейшей. А она, оставив своё «любопытство» и «капризы» стала бы домоседкой.

«И обновила, наконец
На вате шлафор и чепец».

Как, вероятно, закончилась история Маши и Дубровского.

Но я, чего-то, сомневаюсь. Скорее — какой-то вариант судьбы дочери Плюшкина или жён старшего Карамазова. Как-то… мрут русские женщины от успешных любовных приключений.

…

Наконец, купцы, негромко хмыкая и посмеиваясь, выбрались со склада. Приняли ещё по стаканчику, обговорили с Николаем детали доставки и оплаты и отправились восвояси.

Николай попытался, было, поинтересоваться подробностями прошедшего «показа образца текстильной продукции». Пришлось оборвать: «Умножающий познания — умножает печали». В данном случае — ответственность по возможным обвинениям.

Ещё через четверть часа из склада появилась моя «закладная». Простоволосая, опухшая, красная и зарёванная, наша «манекенщица» тихонько хныкала и стыдливо пыталась прикрыть остатками лоскутков то самое пространство, которое «В Тамбове не запомнят люди».

На мой взгляд — вполне пристойный наряд. Если бы она ещё и пела — можно было бы выпускать на телевидение в консервативных программах «для всей семьи».

Позвали служанку, она увела быстро синеющую в разных местах «манекенщицу» к Аннушке. Где её снова промыли, смазали и утешили. А, ещё и напудрили.

Я так и не понял систему здешних информационных коммуникаций, но некоторые сведения распространяются удивительно быстро: около 10 утра купцы покинули наше подворье, а к полудню у Николая уже сидела куча желающих купить у нас чего-нибудь за двойную цену. Естественно — с предварительной демонстрацией. Николай, обливаясь в душе слезами, вынужден был вежливо отказывать — казначейше многовато досталось, она была «демонстрационно непригодна».

Клиенты начали уже составлять очередь на завтра. Но тут приехал сам казначей. С деньгами и тысяцким.

Бонята Терпилич, смоленский тысяцкий, благосклонно выслушал вопли казначея о нарушении целостности «залога»:

– Ай-яй-яй… Да как же так…? Да что ты говоришь…? Трёх купчин за пазуху? Да уж… Места-то на всех хватило?

Не менее благостно он воспринял и мой ответ:

– Какой ущерб? Твоей чести ущерб? Так ты честь в заклад отдавал или жену? Баба твоя вот. Живая, руки-ноги — на месте, глаза-уши-ноздри… вот смотри. Не битая, не поротая. Хочешь, подол ей задери — проверь. Рёбра, пальцы — не ломаны. Чем ты недоволен? А не хочешь заклад назад выкупать — тогда он мой. Уж я-то ей применение быстро сыщу.

Толпа ожидающих клиентов Николая взволнованно зашумела. Кажется, они начали бурно торговать местами в очереди на «будущие демонстрации».

Бонята вышел из состояния всеобщей благостности и вопросительно поднял бровь. Купчики мгновенно умолкли. Тот же взгляд в сторону казначея оказал тот же результат — заткнулся и этот фонтан красноречия.

– Ну, тогда, стало быть, с богом помолясь… Ты, Аким, посчитай серебро, а ты казначей, забери бабу. А ежели какие обиды были — простите их друг другу, по обычаю нашему православному и по воле светлого князя Смоленского. И да пребудет в граде нашем мир и благолепие.

Тысяцкий широко перекрестился и махнул рукой, чтобы подвели коня. Присутствующие дружно и многократно повторили крестное знамение, и тоже стали собираться со двора. Гул голосов обманувшихся в своих ожиданиях купчиков ещё некоторое время доносился из-за ворот.

А мы с Николаем засели обдумывать мою новую торговую авантюру.

Позволю себе закончить историю смоленской казначейши.

Казначей жил в казначействе. Понятно, что в таком месте имеются глубокие и крепкие подвалы. Привезя жену на подворье, он, без всяких криков и битья, проводил супругу в одно из таких помещений. Где и оставил, дабы она, пребывая некоторое время в тишине и одиночестве, постом и покаянием очистила душу свою. Притом были им явлены немалые забота и участие. Каждый день утром и вечером он сам, не доверяясь слугам, спускался к ней для умиротворяющей беседы, относя, при этом, и пропитание.