Фанфики - Страница 6

Я ещё весь в Святой Троице, в размышлениях о том, кто же конкретно так круто сам себя поимел на кресте. Поэтому выражаюсь миролюбиво:

– Что ж так, тётенька, неаккуратно. Под ноги надо смотреть. Ну, ничего, до свадьбы заживёт. Помочь чем?

– Ой, деточка, ой помоги старой да невдалой. Помоги встать-то, ручку-то подай.

Тут следом за мной из кустов вываливается мой неразлучный Сухан. Со своей неразлучной рогатиной.

Тётка сразу замолкла, глядит опасливо, пятится, да с первого же шага об корзинку свою споткнулась и на задницу села.

– Не, не… спасибо вам люди добрые… идите себе куда шли… я и сама дойду… мне тута недалече… за мною подруженьки идут, с ними слуги сильные, у них ножи булатные…

Ну — «нет», так — «нет». Солнце уже высоко, пойду-ка я съем чего-нибудь. Обходим тётку спуститься к нашему постою. Тут она, уже в спины нам, и спрашивает:

– А вы чьих будете? Что-то мне обличье ваше незнакомо.

Так-то господа попаданцы! Любые надежды на приватность и анонимность в «Святой Руси» — глупость и наивность. Я это умозрительно понимал. Но чтобы вот так, прямо в каком-то проулке, первая попавшаяся женщина во втором по размеру в стране городе беглым взглядом определила неместного…

Она уверена, что всех городских жителей в лицо знает. И абсолютно уверена, что человек сам по себе не бывает: «чьих будете»…

Что радует — я здесь уже полтора года и могу квалифицированно сформулировать свой «ай-ди»:

– Смоленского столбового боярина Акима Яновича Рябины сын Иван. Это — слуга мой. А ты кто?

– Рябины сын? Какого Акима? Который сотником был? Славных стрелков смоленских? Живой он?

– А что ему сделается? Вон там, полста шагов, на постое сидит, бражку, поди, дует. Давай, тётя, мы тебя доведём. Посидишь, отдохнёшь, со старым знакомцем перемолвишься. Ножка твоя отдохнёт. А там Аким Яныч и коня запрячь велит — довезут тебя до дома как боярыню.

Тётка хромает, на каждом шаге отрывая мне плечо. И молотит без перерыва.

А я из ощущения собственной благостности — вот, добровольно и чистосердечно помог человеку — перехожу в стояние злобной радости: экую я Акиму подлянку нашёл!

Баба-то вздорная, глупая да надоедливая. Из прилипчивых сплетниц, «переносчивая». Эта-то Акиму плешь проест, будет «рОдный батюшка» знать, что с людьми надо по-хорошему.

Под «людями» я, естественно, подразумеваю себя любимого.

Только Аким и сам не пень трухлявый. Лишь углядел бабёнку — велел бражки подать, нашей фирменной, которая княжьим не продалась, да меня за стол посадил:

– Посиди, дитятко, послушай — чего люди бывалые вспоминают, на ус наматывай, ума-разума набирайся.

Вот же жучара! Теперь и мне придётся бабский глупый трёп слушать!

Послать? Да запросто! Но не в присутствии городской сплетницы. Иначе завтра на торгах кумушки местные в крик кричать будут, что «Рябина с рябинёнкам ножами булатными за обедом режутся!».

Сижу-терплю-слушаю как гостья четверть века назад с молодыми стрелками кусты задницей мяла, да что Аким тогда высказал.

Колебания воздуха — мимо, лицо — внимательно-уважительно, в голове — как бы построить поддув в кузнечный горн. Обычная здесь схема мне не нравиться, вот и пытаюсь изобрести чего-то новенькое, хотя всем известно: надо ставить мехи кузнечные и качать ими воздух. «Как с дедов-прадедов бысть есть».

Тут молотилка зацепилась. По ключевым словам: Анна, вдова, гробница.

Ничего не напоминает? — Правильно. Мольер, «Дон Жуан». В варианте «Каменный гость», А.С. Пушкин.

Только статуи командора нет. Поскольку статуй на «Святой Руси» нет вообще.

«Не сотвори себе кумира» — старинное еврейское правило. Со времён Исхода и «золотого тельца».

Российское правительство в начале 21 века подарило Иерусалиму статую царя Давида. Умники поставили её около тамошней иешивы. Тут будущие раввины толпами ходят, «не сотвори себе…» в обраввиненные мозги забивают, а тут голый идол стоит… Вот его и… деформировали.

Можно сказать: «акт вандализма», можно: «защита традиционных ценностей».

Почему кусок камня, в котором наше воображение при определённом освещении, находит сходство с человеческим телом или животным — «нельзя» — грех идолопоклонничества, а доску с пятнами разных оттенков, в которых наши фантазии видят чего-то типа трёх мужиков со стаканом — «можно» — святая икона?

Здесь — не Мольер: статуи нет, вместо командора-покойника — покойник-кречетник.

Ну что тут непонятного?! Есть — соколы, есть — кречеты. Их и в «Слове о полку Игореве» вспоминают. Есть княжеская соколиная охота — важный элемент придворного образа жизни.

Нет ещё лучших кречетов — исландских белых, за которым датские короли ежегодно специально посылали корабль. Нет «красных кречетов», которых Московским государям будут под особой охраной привозить с Русского Севера.

Такого размаха, как при Алексее Михайловиче Тишайшем, который был просто фанатом этого дела, у которого было две сотни сокольничих, причём каждому давалось и немаленькое поместье с деревенькой, и очень неплохой оклад, раз в 10–20 выше стрелецкого, и освобождение от налогов и повинностей, у Смоленских князей в 12 веке — нет.

Но, честно говоря, когда над замкнутым, обозримым здесь, в отличие от Киева, простором Днепровской долины, под удивительно синим небом, вдруг раздаётся хриплое «кьяк-кьяк-кьяк», и кречет падает из поднебесья на клин уток, превращаясь из точки в пятнышко, в пятно, в различимого красивого охотника… В смерть летящую. И бьёт какую-нибудь крякву клювом в затылок… От утки летят перья. Комок, только что бывший большой птицей, кувыркаясь летит вниз. А кречет вдруг, внезапно, распахивает крылья, крутым виражом уходит в сторону и, поймав восходящий поток воздуха, начинает снова набирать высоту, «возлетеша подъ синие небеса позвонять своими позлачеными колокольца»… дух захватывает. У людей на лицах — радость, восторг и… зависть. Радостная, восторженная зависть к невозможному. К свободному полёту в поднебесье.