Фанфики - Страница 73

Ещё у меня в предках есть разные троглодиты с питекантропами, мартышки с мышками, крокодилы с птеродактилями, инфузории с микробами… Всякая… живая природа. Поэтому и ситуацию надо рассматривать не по Достоевскому, а по Брему.

Если кто-то думает, что меня радует такая исключительность — так вы неправы. Лавры «белокурой бестии», «сверхчеловека», «пассионарной личности», «венец терновый» сына божьего… Не, не нравиться. Очень одиноко. И очень… ответственно. Честно говоря — давит на психику. «Без права на ошибку»…

Но… «лайф из лайф». Я — один. Проблема из мира людей переходит в «мир животных». Типа: мелкий бродячий щенок взбесился и оторвал кусок шкуры у моего старого мерина.

Местные джигиты в таких ситуациях бьют собачек с седла нагайками так, что у тех глаза выскакивают. Богобоязненные калики перехожие лупят посохами, ломая животным спины и черепа.

А мальчишки исполняют свою вековечную забаву — кидают камнями. Я не империалист — уважаю местные обычаи и традиции.

Вот Сухан и метнул. В цапнувшего сдуру щенка.

Что, Ванюша, уболтал себя? Успокоил свою этическую систему? Тогда продолжим.

– Глава 235

У стола посреди двора второй маленький озлобленный щенок продолжал ругаться и плеваться, с истеричным визгом обещая всем нам разнообразные казни.

– И где ж твоего страшного и ужасного Очепа найти?

– Чтоб я своего главаря сдал?! Хрен тебе! Он из тебя…

Бздынь. Не могу вспомнить ни одного попаданца, который так регулярно раздавал туземцам пощёчины и оплеухи.

– Не хочешь сказать — послание передашь. Вот это.

«Это» — отрезанное у мёртвого ребёнка ухо. Хороший у покойного Перемога ножик был. Я его точу постоянно — как бритва режет. Аккуратно стряхиваю с кусочка детского мяса капли крови в сторону.

– От дружка твоего — ушко. Негожее оказалось — слов моих не услышало. Я же кричал — «стой». Ватажковому своему отдашь. Пусть готовится — уши моет, глаза протирает, зубы чистит. Я его сам найду.

Мальчик с ужасом смотрит на кусочек кровоточащего ещё мяса в моих пальцах.

– Скажешь — от «Зверя Лютого». Прозвище у меня такое. Деточка.

Оттягиваю ворот его рубахи и кидаю ухо ему за пазуху. Его ставят на ноги, толкают в спину, спотыкаясь, он рысит в сторону ворот. И исчезает в опускающихся на город сумерках.

– Терентий! Вели падаль убрать. Да подгони плотника — ещё домовинка надобна.

«Последний нонешний денечек
Гуляю с вами я, друзья.
А завтра рано, чуть светочек,
Заплачет вся моя семья.
Я попадун, на все готовый,
Всегда я легок на подьем.
Вы мне готовьте гроб дубовый
И крест серебряный на нем».

Родни у меня нет — плакать некому. А вот насчёт «гроб дубовый»… не дождётесь. Как при игре в «очко» — «…себе».

До рассвета поднимаем пинками опухших «новосёлов» и по тропинке спускаемся к реке. Хорошо, что у нас есть прямой ход к пристаням — гнать такую толпу лысых по городским улицам…

Начинаем грузиться на барку, подъезжают возы с нашим барахлом, Акимом и Аннушкой.

Тут опять «не слава богу» — артель бурлаков, с которой Хохрякович сговорился и уже задаток заплатил — идти отказалась. И задаток — вернула.

Я уже вдоволь нахлебался «русской артели» и в варианте «лодейщики», и в варианте «возчики».

Транспортные артерии на «Святой Руси», как и в моей России — больное место.

У моей Родины — артрит. Хронический. А уж в условиях феодальной раздробленности…

Но Хохрякович вскоре прибежал радостный — другую команду нашёл. И даже без переплаты. Наконец, барка отвалила от берега, бурлаки упёрлись в лямки, и мы пошли вверх по Днепру.

«Реве та стогне Дніпр широкий,
Сердитий вітер завива,
Додолу верби гне високі,
Горами хвилю підійма».

Вот этого — не надо. И на що мине зараз «хвиля» — «горами»? Или Тарас Григорьевич рекламировал сёрфинг?

У меня другая забота: как бы промыть мозги Чимахаю так, чтобы он в «монастыре гипнотизёров» ума-разума — набрался, а ко мне вражды-злобы — нет.

– Чимахай, иди сюда, ложись рядом. На солнышке поваляемся, о твоём обучении у монахов поговорим. Запомни правило первое: верить нельзя никому. Мне можно.

Опять из меня «папаша Мюллер» вылезает. Чимахай насторожено меня разглядывает: уж очень сильный контраст — такая мирная обстановка вокруг, и вдруг — «тебя слушает враг!».

Парень, у тебя будет хуже: «враг — говорит». Что ж, «Штирлиц, ловите гранату».

– Твои будущие учителя будут учить тебя своей правде. Ты реши для себя — кто ты есть. Или ты — мой человек, или — их.

– А вместе нельзя? Вы ж с игуменом — вроде не враги?

– Ага. Не с игуменом — со всей церковью. Не враги. Но — не долго.

– Почему?

– Они — учат, и я — учу, они — судят, и я — сужу, они хотят власти над паствой, над тобой, надо мной. А я своей воли не отдам никому. Вот смотри: велел я побрить и помыть новосёлов. Ты сам через это прошёл, сам знаешь — вреда от этого нет, а польза есть. Так?

– Ну. Так. Да ну, ерунда. Я уж и привык. Так-то лучше. Только бриться каждый день… муторно. Вот как бы… как у тебя…

– Лысину по всему телу? Для этого надо долго и много учиться.

Немножко поулыбались, похихикали. И снова серьёзно:

– Церковники, по своему закону, хотели содрать с меня за каждую бороду бритую по 12 гривен. Кабы я им заплатил — хлеба в вотчину купить было бы не на что. Зимой насельники бы вымерли. Получается, что епископ своим судом убил бы сотни неповинных людей. Это — по их правде.

«Железный дровосек», улёгшийся рядом со мной на носу барки, пошевелил губами, почесал свою стриженую голову, хмыкнул. Его это «не греет». Ни моя воля, ни вымершая от голода вотчина. Он сам по себе, привык в лесу больше с деревьями и зверями общаться, чем с людьми.